М.Ю. Медведев
От редакции: ниже приводится сокращенная версия (конспект) доклада в том виде, в каком она опубликована в сборнике «275 лет Геральдической службы»; см. также полный текст статьи.
* * *
Принятие знатью и государством гербовых обычаев явилось принципиальной новацией для России конца XVII — начала XVIII в. В социальном и культурном плане это событие предопределялось собственно российскими причинами, тогда как весь комплекс основных гербовых представлений и львиная доля характерных знаковых форм были включены в местную эмблематическую культуру извне. В этом смысле корни русской геральдики большей частью надо искать на Западе, а ее глубокое изучение вне общеевропейского контекста попросту невозможно.
Исключительно важную роль с самого начала играли российские официальные геральдисты, среди которых были как иммигранты, так и отечественные носители импортированных концепций гербоведения. Они стали первопроходцами, заложили основы локальных традиций, создали решающие прецеденты. В результате их трудов включение страны в европейскую геральдическую практику явилось не потерей, но выражением самобытности; сложилась русская геральдика, по праву так именуемая.
Было бы ошибкой удревнять начало этого процесса, связывая его с визитом на Русь Лаврентия Хурелича (чьи геральдические усилия, в отличие от генеалогических, встретили очевидное непонимание) или же с деятельностью барона Гюйссена (каковая была обращена вовне России и по сути дела осталась — в геральдическом отношении — лишь фактом истории внешнеполитической). Есть также некоторая опасность увидеть русскую знаковую практику глазами иностранца, чей взгляд на официальные символы царства Московского, а затем Империи, нередко отличался неточностью. Еще в пору Смутного времени западные соседи были готовы воспринять российского орла как «настоящий герб», приписать ему фиксированные формы, цвета, в действительности ему несвойственные. Позже в течение XVIII в. геральдические альманахи регулярно публиковали герб России в версии, восходящей к одной из печатей Петра I и вышедшей из употребления задолго до принятия им титула Императора. Rossica, вообще чрезвычайно ценная для исследователя отечественной истории, в случае с геральдической информацией должна рассматриваться крайне осторожно.
Первая попытка установить государственный контроль за гербами (в 1680-х гг. после отмены местничества) основывалась в теоретическом отношении только на польских изданиях. Это отражало преобладавшее в тот период геральдическое влияние Речи Посполитой, но не вело ни к адекватной полонизации русской геральдики, ни к развитию своеобразного местного «диалекта» (подобного литовскому или украинскому).
Ситуация изменилась в эпоху петровских реформ: влияние иностранцев на гербовую практику стало не только прямым и систематическим, но и чрезвычайно разнообразным, что в значительной степени предопределили биографии наших первых геральдистов. Так, Я. Брюс, москвич по рождению, происходил из шотландской семьи, жившей в пестром окружении обитателей Немецкой слободы; обе версии его герба (дворянская и графская) являют собой впечатляющее соединение британских, германских и скандинавских черт. П. Толстой был профессиональным дипломатом, знакомым с традициями разных стран. Наконец, «отец русской геральдики» граф Ф. Санти был пьемонтцем из старинного гибеллинского рода, обучался во Франции, затем служил в Германии и Испании; остается лишь добавить, что легендарный предок рода Санти прибыл в Италию из Британии с норманнами, а в гербе семейства отразились саксонские связи Савойского дома — поистине, вся Европа в лице самоотверженного графа явилась служить российской геральдике. (Вопрос о гербе рода Санти требует отдельного рассмотрения. Герб самого Франциска Матвеевича поддается вполне убедительной реконструкции, однако в следующих поколениях старые эмблемы искажаются, появляются новые, неясного происхождения.)
Эта «всеобщность» не уменьшилась в русский период работы Санти: так, он советует со шведом бароном Стремфельтом, пользуется знаменитым латинским трудом Шпенера (немца, вдохновленного французскими образцами); в его бумагах с легкой руки переводчика появляются неожиданные полонизмы.
Существовало и прямое влияние из-за рубежа: иностранные пожалования российским подданным, ввоз готовых печатей с гербами (вспомним печати пленных шведов, с удовольствием приобретавшиеся победителями) и т. д. Эти прецеденты также влияли на профессиональную деятельность российских геральдистов, их концепции, а равно и их творчество.
Геральдический импорт оставался в высшей степени эклектичным и впоследствии — при Анне, Елизавете, Екатерине II. Русские и иностранцы, служившие им на гербовом поприще, по-прежнему были связующим звеном между русской геральдикой и западными традициями (при том, что существовала значительная свобода их интерпретации). В результате постоянно воспроизводилась ситуация спонтанного выбора, и из многообразия ввозимых форм и стереотипов Россия постепенно отбирала свое, себе подходящее, органично отражающее местные реалии.
Многие коллизии, кажущиеся совершенно случайными, в действительности отражают этот процесс выбора. Так, вексиллологическая композиция над щитом, занесенная на Русь из Австрии с жалованным графским гербом Головиных, пережила множество перевоплощений и вариаций из-за той престижности, которой знамя уже пользовалось исстари в российской традиции. Позднее подобную роль объекта подражания сыграл герб графа Священной Римской империи А.Г. Разумовского. В щите этого герба деление «накрест» перекликалось с андреевским крестом — атрибутом покровителя Империи.
Реформы Павла I, сомкнувшие официальную геральдику с самобытной, ознаменовали складывание российской геральдической системы, появление новой marche d'armes на карте Европы и подведение определенного итога в работе российских геральдистов. Отныне, следуя своим профессиональным воззрениям, они должны были действовать в достаточно тесном окружении установившихся норм.
* * *
Опубликовано на сайте «Геральдика сегодня» 06.10.2003